КАПОВАЯ ШКАТУЛКА.

Эта книга — первая попытка описать историю своеобразного народного промысла, проследить судьбы его мастеров, заглянуть в его хотя бы ближайшее будущее.

«...У НАС НА ВЯТКЕ СТРОЯТСЯ»

Вятка — край лесной. Даже сейчас, при современном размахе строительства, шестьдесят процентов территории нашей области занято лесами; рощами, борами, глухоманной тайгой. В деревнях, поселках, да и многих районных городах дерево до сей поры — главный материал. Из него дом поставят, колодец срубят, тротуары наведут. Вернется хозяин с работы, ко крыльцу прислонит грабельки наилегчайшие, вилы-тройчатки крепкие да ладные, а сам в баньку соберется. Возьмет веники пихтовый да березовый, вересок для запаху прихватит, бурачок с холодным квасом.

Все здесь — от первой игрушки-каталки с расписными птичками — «потками» до прочных полатей в сырой земле — связано с деревом. Листая старые газеты и книги, диву даешься, сколько же дерево подарило нашим предкам ремесел: корзиночное, рогожное, бочарное, столярное, сундучное, ложечное, ситное... Делали мебель, долбленую посуду, лопаты, вилы, грабли, бураки, полозья, дуги, ободья, колеса, трубки, самопрялки, веретена... Жгли уголь, добывали смолу, плели лапти... А также изумляли мир самобеглыми колясками, швейными машинами, велосипедами... из дерева.

А. И. Герцен писал в статье «Русские крестьяне Вятской губернии», опубликованной в 1838 году: «...В особенности еще они хорошо выделывают все деревянное, отдавая тем дань и своей страсти, и богатым лесам».

Веками учились вятские мастера для дела приспосабливать дерево, распознавать его свойства, выявлять самобытный рисунок древесины. Не удивительно, что именно они основали единственный в своем роде капокорешковый промысел.

На Руси давно знали этот удивительный, золотой по цвету и необыкновенный по прочности материал — кап. Прекрасные образцы каповой, или, как ее называли, «репчатой» посуды, датированные XVII веками, хранятся в Оружейной палате Московского Кремля, в Загорском государственном историко-художественном музее-заповеднике.

Вместе с золоченой и серебряной посудой подавались они на пирах к царскому столу. Каповые ковши, чаши, ендовы не уступали красотой и блеском драгоценным изделиям. Глядя на них, не сразу подумаешь,что делались они топором, скобелем да ножом из куска дерева, или точнее, нароста на березе.

Когда же возникло каповое производство у нас, в лесном Вятском крае? Письменные источники приносят нам вести пока только из XVIII века.

Так, известный общественный деятель, историк В. Н. Татищев, работавший в начале XVIII века на Урале, в книге «Предложение о сочинении истории и географии России» указывал, что «в Вятке вырабатывается каповая посуда».

Подтверждением тому, что здесь уже существовал развитый каповый промысел, служат и письма архиерея вятского и великопермского Алексия Титова к жене Петра I Екатерине в марте 1721 года: «...челом бью в дар Вашему Величеству от убогия моея келий часы серебряные... еще же Вашему Величеству челом бью двенадцать чашек каповых, которые у нас на Вятке строятся...»

И еще одна весть, одно письменное доказательство давности вятского промысла, донесшее, быть может, имя одного из мастеров. В Приказной избе — отделе художественных промыслов Кировского историко-архитектурного музея — выставлен самый старый местный каповый экспонат — «хлебальная» чаша диаметром в тридцать сантиметров, отделанная серебром, по которому четкая вязь: «Прадеда моего Ивана Леонтьевича, умершего в 1802 году. Александр Ильич Санников».

Профессор Казанского университета М. Я. Киттары, писавший в прошлом веке о народных ремеслах, отмечал, что каповые наросты «только в этом краю обратили на себя внимание находчивых жителей». Кроме выделки посуды, кап употребляли вятские охотники на рукояти к ножам, делали из него и курительные трубки.

Так что не на голом месте, не вдруг расцвел в Вятке в XIX веке и получил всемирную известность промысел.

Каповая шкатулка не устарела и в наши дни. Хранительница фамильных украшений, заветных писем, медалей за бой и труд, бережет она и память о талантливых наших прадедах.

Для начала узнаем, что же такое кап. И... капо-корешок.

ЗАГАДКА КАПА

В прошлом веке по-разному называли этот необычный материал. В Вологодской губернии — «наплывью», в западных губерниях России—«выплавками», в вятских материалах мне однажды встретилось название «валун», но в основном—«кап». Последнее название, укоренившееся, которым мы пользуемся и сейчас, происходит, как принято считать, от древнеславянского слова «кап», что значит голова. С первого взгляда кап на дереве по виду, действительно, напоминает форму человеческой головы.

Его можно обнаружить на ветвях старых деревьев и на стволе — стволовый кап. Снимите кору, и вы увидите, что «голова» вся покрыта бугорочками, сосочками, иголочками. Самый редкий и потому самый ценный игольчатый кап находят, как правило, на ветвях. Бывает он небольшим по размеру: десять-пятнадцать, редко — до сорока сантиметров в диаметре.

Чтобы определить ценность нароста, мастер делал срез и сырой тряпочкой, а то и просто — в нетерпении — послюнив палец, проводил им по срезу, чтобы увидеть главное — рисунок, неповторимый в каждой каповой выплавке.

Кап хорошо поддается обработке, не коробится, не трескается, не разбухает, не ссыхается и так прочен и увесист, что некогда делали из него в Слободском уезде столярный инструмент — молотки-киянки.

Не зря крестьянин, нашедший редкий, а ныне почти исчезнувший лесной самородок, вез его за сотни верст мастеру-каповщику. Оценивался материал «на глазок» — чем мельче рисунок и больше кусок, тем дороже. И хотя по взгляду определить толщину капового слоя трудно (порой мастера оставались в накладе — при распиловке находили лишь тонкий слой капа), тем не менее они всегда охотно брали выплавки. Так, в 1837 году за нарост капа в двадцать фунтов платили до пятидесяти рублей — деньги в ту пору немалые: такою же суммой оценивался породистый бык на сельскохозяйственной выставке.

Находят кап на дубе, грецком орехе, черной ольхе, осине, но чаще всего на березе. Иногда на одном дереве — несколько каповых наростов. Древесина березового капа, по мнению специалистов, самая красивая по текстуре (рисунку) и цвету. Именно он, березовый кап, был распространен в большинстве уездов Вятской губернии и дал мастеровому вятскому мужику еще одно ремесло в руки.

Теперь о капокорне. Но для начала еще один экскурс в историю. Древнеримский поэт Марциал писал о письменном столе: «Древнего древа прими Атлантский этот подарок, золотом кто одарит, дар все же меньший подаст».

Этот необыкновенной ценности стол был сделан, как считают специалисты, из капокорня атласского кипариса.

У разновидности капа — капокорня, или, как его еще называют, «корешка», «шалышки», или каповой «щетки»— тоже своя вятская история.

Уже в середине XIX века бурно разросшееся каповое производство в Вятке ощутило нехватку в сырье. Как раз в это время истобенский незрячий мастер А. Ковязин сделал открытие. Слепец «увидел» кап на корнях березы! Похуже был этот корневой кап против настоящего, помягче древесина, крупнее, с черными точками, рисунок, и потому стал он цениться дешевле, как серебро против золота. Но было его во много раз больше, стал он доступнее и сохранил каповое производство до наших дней.

Капокорень не что иное, как кап, образовавшийся у корневой шейки дерева. Иногда он выступает над самой поверхностью земли. Его можно также обнаружить на корнях под землей, по побегам, которые он пускает каждой весной. Эти нежизнеспособные, быстро увядающие побеги и дают черные точки в текстуре корешка, а между ними расположены более светлые по тону волокна березы.

Если разрезать молодую капокорешковую березу через сердцевину, то можно легко рассмотреть строение капокорня. По мере углубления к сердцевине рисунок капа конусообразно сжимается. Спящие почки берут начало в одной точке и увеличиваются по мере роста ствола.

Образование их начинается в первые годы жизни дерева.

Корешки бывают круговые, опоясывающие дерево, и однобокие. Однобокие чаще всего образуются с южной стороны. Самые крупные из них достигают в диаметре двух метров, а весом бывают в тонну.

Особо крупными размерами отличаются дубовые и ореховые капокорни. Из таких не одну столешницу можно сделать!

По рассказам старых мастеров, некогда в Вятке такими пластинами оклеивали мебель.

Крупный корешок находят на березах семидесяти-восьмидесяти лет, растущих на свободе — на полянах или опушках леса.

Как правило, каповые березы растут чаще всего в смешанном лесу, не близко друг от друга, вдоль ручьев, небольших речек, возле озер и болот, то есть там, где есть проточное увлажнение.

Встречается у загадочного капа ложный двойник — сувель, возникающий от повреждения ветром молодого деревца. Это древесная складка-наплыв, которая образуется на месте сгиба или надлома.

Древесина сувеля тоже крепка. Из него раньше краснодеревщики делали ручки к инструментам, точили кегли, крокетные шары. Отличить сувель от капа довольно просто: поверхность его гладка, и при срезе, при спиле нет главного — красоты текстуры. Лишь видны длинные и редкие зигзаги волокон.

Еще в 1934 году знаток и пропагандист народных промыслов М. Н. Шатров писал в «Вятской правде» о горе-заготовителях, которые «за тысячи километров возят дрова». И сейчас находится немало охотников за капом, предлагающих мастерам... сувель.

Причина возникновения сувеля проста. А отчего же возникает кап? Но оставим пока эту загадку, тем более что ответ на нее нашли лишь наши современники.

А теперь отправимся в бурный для развития народных ремесел XIX век, где березовая выплавка — кап поможет нам высветить судьбы удивительных народных умельцев.

ЧУДЕСНЫЕ «ШАЛНЕРЫ»

Все, кто писал о капе, о возникновении промысла, упорно вели его историю с первой четверти де­вятнадцатого века, называя родоначальником каповых дел столяра из г. Слободского Григория Макарова. Благодаря находкам кировского краеведа В. Г. Пленкова (письма архиерея) время продвинулось вглубь, еще на целый век.

Что ж, не знали или забыли вдруг в XIX веке о выделке на Вятке каповой посуды, курительных трубок, рукоятей? Да нет, это было привычным, домашним делом вятских столяров, к которым изредка попадал ценный материал. А тут Григорий Макаров подарил нечто новое, очень по тому времени современное. Стиль его изделий, его шкатулок и табакерок — геометрически строгий, с ясными пропорциями — как нельзя лучше соответствовал стилю архитектуры, интерьера, стилю мебели того времени — времени позднего классицизма.

К тому же пластины капа, из которых делались шкатулки, открывали лучшим образом декоративность этой необычной древесины. Была и еще одна причина успеха, по тому времени немаловажная и, пожалуй, если судить по откликам печати, первостепенная — это деревянные «шалнеры», благодаря которым родилась капо­вая шкатулка.

Григорий Макаров слыл отличным столяром, и потому заказчиками у него были люди состоятельные. В их числе приехавший работать в уездный город Слободской управляющий Павловским винокуренным заводом Бровин. Рассказывая о столичных и заморских мастерах, Бровин показал столяру деревянную шотландскую табакерку с деревянными шарнирами. Макаров выпросил эту занятную вещицу, разобрал ее, чтоб добраться до секрета выделки шарниров, которые сидели как бы внутри задних стенок, не портя общий вид изделия.

Не настолько сложным оказался этот механизм, поразивший поначалу мастера. Главное, что требовалось для его выделки,— точный глаз и опытная рука,— имелось у Григория Макарова. По краям двух половинок табакерки необходимо было выделать закругленные зуб­цы и подобные им углубления, но с такой точностью, чтоб зубцы одной половинки как можно плотнее входили в другой, и наоборот. Освоена была и еще одна сложная операция — сверловка шарниров тон­кой проволокой. Теперь встал вопрос — из чего делать вещи с трудоемким деревянным механизмом, чтоб они были прочны и красивы. Вот тут и вспомнился кап, с которым мастеру приходилось уже работать, но который до тех пор употреблялся редко и притом на самые простые поделки: трубки, хлебальные чашки и тому подобное.

Первым ценителем и покупателем макаровских изделий стал тот же Бровин. Через него шкатулки и портсигары из Слободского попали сначала в Вятку, к губернской администрации, а затем и в столицу.

Первая же Российская мануфактурная выставка в 1829 году, проходившая в Петербурге, принесла сло­бодскому мастеру небывалый успех — денежную премию в 500 рублей и серебряную медаль «За трудолюбие и искусство».

С той поры положение мастерской Макаровых (с Григорием в это время работают уже два его сына) упрочилось, дела пошли успешно.

Через два года за три табакерки и шкатулку от Кабинета его Величества Макаровым жалуют бриллиантовый перстень, знаков «высшего внимания» удостаиваются они и в последующие годы. В 1837 году цесаревич Александр, посетивший Вятку, приобретает их табакерки и шкатулки.

Надо ли говорить, на какую высоту вознесся авторитет этой семьи в Вятской губернии!

Три пары умелых, работавших дерево сызмальства рук и семейная тайна, семейный секрет капового производства держали пока промысел в одной семье. Но все здесь, в конечном счете, зависело от него же, от капа. Поступал материал случайно, от дровосеков и возчиков, доставлявших в Слободской кожи на тамошний кожевенный завод из Глазовского, Сарапульского, Малмыжского, Уржумского, Елабужского уездов. Потому Макаровы налаживают связи с карийскими татарами-перекупщиками, которые ищут для них кап в Омутнинском уезде, в Пермской и Вологодской губерниях. Но все равно его недостаточно.

Кап берегут, редко делают вещи из целого капа, ча­ще тонкими листами оклеивают изделия. Работа эта сложная, требующая вдвое больше времени, поэтому цены на изделия Макаровых держатся неизменно вы­сокие.

Помимо табакерок и шкатулок разных форм и раз­меров делали Макаровы для богатых модниц баульчи­ки, а также посуду, но уже не ковши, не чаши, а вазоч­ки, сахарницы в господские дома.

В 1856 году «Вятские губернские ведомости» пишут:

«В недавнее время сам старик Григорий Макаров помер, остались два сына. Только они владеют секретом выделки деревянных шалнер».

Выделяется из братьев Василий, он и становится хо­зяином мастерской. Работают, как прежде, только своей семьей и только — несмотря на появление корешка — каповые изделия.

Безупречное качество их товара сохраняет мастер­ской высокий престиж и высокие цены. И сбытом, про­дажей изделий занимаются сами. Так, в 1858 году Васи­лий Макаров уже именуется слободским купцом третьей гильдии.

Их изделия экспонируются почти на всех выставках в Петербурге, Москве, Казани, Екатеринбурге, Вятке.

В 1872 году на Московской политехнической выставке братья Макаровы получают большую золотую медаль.

Василий Макаров, унаследовавший от своего отца талант и мастерство, жил долго. Последние упоминания о нем встречаются в 1892 году, когда ему было уже во­семьдесят лет.

На фотографии, дошедшей до нас, это длиннобородый, с благородными васнецовскими чертами лица глубокий старик.

В Слободском краеведческом музее находятся счастливо сохранившийся, изъеденный временем и трудной работой верстак Макаровых и нехитрые столярные инструменты.

Здесь же я впервые увидела фотографию последнего мастера из семьи Макаровых — Василия Васильевича. На нем и прервалась династия знаменитых слободских каповщиков.

СМЕТЛИВЫЙ КРЕСТЬЯНИН

Два сына. «Только они владеют секретом выделки деревянных шалнер». Помните эту фразу?

А через два года после того, как она была написана, на очередной Вятской выставке сельских произведе­ний появился у Макаровых конкурент — государственный крестьянин Троицкой волости Лука Пересторонин.

Рядом с макаровскими табакерками, сигаретницами, спичечницами, футлярами для часов, дамским рабочим ящиком стояла на этот раз каповая чайная шкатулка Пересторонина, которая тоже заслужила похвалу всех посетителей выставки и принесла автору малую серебряную медаль.

Как многие малоземельные вятские крестьяне, Лука Пересторонин добывал свой хлеб насущный не только на скудной земле.

Убрав урожай, уходил с односельчанами в Вятку, где искал заказы на столярные работы.

А был он, видно, человеком сметливым и изобрета­тельным, как и его брат Дмитрий Пересторонин. Тот в 1854 году подивил вятчан на выставке переносной паро­вой баней.

В Вятке увидел Лука изделия слободских мастеров и поступил так же, как и они в свое время: купив и ра­зобрав вещицу, познал секреты ее устройства и начал создавать каповые предметы на «шалнерах» по собст­венному вкусу.

В отличие от Макаровых Лука Леонтьевич Пересто­ронин видится мне человеком общительным и пред­приимчивым. Встав на ноги, он обучает каповому мас­терству своего брата Николая, который позднее откры­вает собственную мастерскую. Но главное, Лука Пере­сторонин набирает учеников со стороны и создает свою мастерскую в Вятке. Обученным столярам-крестьянам он выдавал каповые заготовки и принимал от них гото­вый товар.

Как и Макаровы, Пересторонин сам ведет торговлю, становится купцом. В 1892 году в «Материалах по описанию промыслов Вятской губернии» о нем было сказано: «Сейчас ему шестьдесят четыре года».

И далее:

«...последний иногда в лето объезжает со своим товаром чуть ли не всю Россию. Например, летом 1890 года он торговал на Казанской выставке и, кроме того, побывал в Москве, Варшаве, Екатеринославе, Харькове и других городах. Прошлый же год г. Пересторонин торговал на французской выставке в Москве».

Отменным мастером-каповшиком становится и сын Пересторонина Андрей, который на упомянутой Казан­ской выставке описывается как главный и лучший экспонент.

С небескорыстной, но все же легкой руки Пересторонина каповый промысел закрепляется не только в Вятке, но и в близлежащих деревнях, где некоторые из его учеников позднее откроют свои собственные мастерские.

Прослеживая дальнейшее развитие промысла, мы увидим, что именно крестьяне-каповщики сохранили и донесли до нашего времени это уникальное вятское ремесло.

Благодаря торговой предприимчивости Пересторонина изделия вятских каповщиков широко распространяются по России, попадая в дома не только знати, но и людей с более низким достатком.

В отличие от Макаровых, которые, сохраняя престиж, работают только с капом, в пересторонинской мастерской широко применяют доступный и дешевый материал — капокорень, открытый на берегу реки Вятки в селе Истобенске.

«ЗРЯЧИЙ» СЛЕПЕЦ

Судьба капового производства связана с людьми поистине незаурядными, а подчас и легендарными. Такой личностью был современник Макаровых и Пересторониных крестьянин села Истобенска Амвросий Ковязин.

Переболев в детстве оспой, он навсегда лишился зрения. Казалось бы, судьба его была предрешена — жить на милостыню от добрых людей. Но благодаря необычайным способностям и жизнелюбию стал Ковязин слепцом знаменитым. «Вятские губернские ведомости» в 1844 году писали о нем: «...гений в своем роде... У не­го память и органы внешних чувств, без сомнения, кроме зрения, доведены до невероятного утончения и со­вершенства. Особенно посредством чувства осязания он, говоря языком модным, творит чудеса».

Амвросий Ковязин ходил без поводыря, играл на гармони, пел в церковном хоре, знал множество церковных обрядов, читал по праздникам «Апостол» целыми страницами наизусть. Но главное, он с юных лет зани­мался столярной работой. Притом столяром был хорошим и этим своим ремеслом кормил семью — жену и детей.

Случаю было угодно, чтобы истобенский купец привез в село каповую шкатулку работы Макаровых. Эта ценная вещь попала в руки Ковязина. Он не поверил, что предмет, оказавшийся в его руках, деревянный: для дерева шкатулка была тяжела и необыкновенно гладка и холодна, словно стеклянная.

Местный учитель, знавший о капе, объяснил слепцу, что это такое.

В саду, у дома, где летом Ковязин работал, росли березы. Не раз обошел Амвросий свой сад, «осматривая» руками каждое дерево. Но стволы были ровными и гладкими. И лишь однажды, отдыхая после работы у старой березы и по привычке ошаривая возле себя мес­то, слепой мастер натолкнулся на необычные корни: толстые, с узловатыми вздутиями, наплывами, они растекались вокруг дерева, прежде чем уйти в землю.

Амвросий Ефимович, позвав учителя, вырубил один из таких наплывов и распилил его. Учитель не поверил своим глазам: рисунок на срезе был необыкновенно похож на кап, только более крупный, с черными точками. Да, это был кап, но не стволовый, а корневой!

Так слепой «увидел», открыл новый материал — капокорень, более доступный и более дешевый!

Долго не раздумывая, мастер приступил к работе. Шкатулка — не стул, не сразу пришла удача, но «зрячие» пальцы вскоре освоили новое дело. В 1844 году корреспондент «Вятских губернских ведомостей» писал о 35-летнем Амвросии Ковязине: «Этот слепец дошел ныне до такого изящества, что шкатулки его произведе­ния — на удивление всем зрячим. О красоте их внешней отделки, о чистоте и гладкости политуры и говорить нечего: и зрячий хороший мастер едва ли сделает лучше, чище. В его шкатулках особенно замечательно внутреннее устройство. Смею утверждать, что тот, кто никогда не видел его работы, в первый раз не усмотрит и сам собою решительно не откроет потайных ящиков, которые у него наделаны в шкатулках. И что всего уди­вительнее, его изобретательный ум так умеет разнообра­зить скрытные ящики, что у каждой, шкатулки есть ка­кой-нибудь  новый секрет, новая замысловатость. Открывайте или закрывайте крышку, выдвигайте  потайники, и вы при каждом прикосновении к шкатулке услышите звук струн, сокрытых внутри ея».

Трудно сейчас сказать, кто же из трех знаменитых мастеров-каповщиков первым освоил «деревянную автоматику». Ясно, что шкатулки с секретами, тайниками и музыкой пользовались в то время огромным спросом, и каждый мастер старался показать в этом деле свой класс.

И хотя ковязинские капокорешковые шкатулки усту­пали каповым по ценности материала, но слава о чуде — слепом мастере — повышала на них спрос и цену не только в Вятке, но и в самой матушке-Москве. Купив его изделие, люди не верили, что это дело рук «темного» человека, и даже ездили в Истобенск взглянуть на необыкновенного слепца.

Прослышав о новом ковязинском материале — корешке, который нередко встречался в местных лесах, вятские каповщики стали использовать этот более доступный материал и даже копировать ковязинские шка­тулки, выдавая их при продаже за работу необыкновен­ного мастера. Чтобы удостоверить подлинность своих изделий и тем самым оградить себя от конкурентов-подделыциков, А. Е. Ковязин выхлопотал у земского на­чальства печатное свидетельство. На каждую свою шкатулку (на крышку с внутренней стороны) он наклеивал этот необычный документ, в котором не только расска­зывалось о слепом мастере, но и пояснялось: «...в отда­ленных губерниях есть много богачей, которые отзываются, что охотно готовы были бы дорого заплатить за шкатулку его работы, если б были удостоверены, что это действительно произведение его,— произведение слепца. Чтоб отстранить в этом отношении всякое сомнение, местное начальство управления государственны­ми имуществами признало как для него, так и для покупателей полезным снабдить этого мастера-слепца свидетельством...»

Так Ковязин оставил неизгладимый след в истории капового производства не только своим искусством, но и открытием капокорешка, благодаря которому промысел дошел и до наших дней.

ЧАСЫ ИЗ КАПА

Больше всего страстей и легенд выпало все же на долю необычных каповых изделий — часов. И особенно в нашем веке. Писали, что, задумав сделать деревянные часы, вятский мастер Семен Брон­ников якобы не ел, не пил, сиднем сидел, запершись в одиночестве несколько месяцев. Обеспокоенная жена его и чиновники, приведенные ею, свели неподдающего­ся уговорам мастера... в сумасшедший дом. Через год, удостоверившись в его здравомыслии, врачи отпустили Семена, и он все же сделал деревянные часы, да на удивление такие, что их приобрел сам японский император. Из других источников следует, что к старости мастер ослеп, но продолжал, подобно Ковязину, делать деревянные часовые Механизмы. Всего за свою жизнь он сделал их десять Штук, и потому увидеть эту редкость почти невозможно. Но это все легенды. Какова же правда о каповых часах?

Впервые о них упоминается в печати в связи с под­готовкой к губернской выставке промышленных и сель­скохозяйственных изделий в 1837 году. Земская управа предложила ремесленникам города, в том числе шести­десятилетнему искусному токарю Ивану Тихоновичу Бронникову и его сыну Семену, приготовить экспонаты. Отец ответил, что «не имеет состояния что-либо сделать», а сын сделает «что-нибудь малую штуку».

Через три месяца Семен Бронников показал на выставке «малую штуку»— свои первые деревянные карманные часы. В ту пору механизм, отсчитывающий время, еще был доступен не для всех. А тут — деревян­ные, в малом размере, исправно отсчитывающие мину­ты — часы поразили современников!

Эти оригинальные часы вместе с макаровскими шка­тулками приобрел наследник царского престола, буду­щий царь Александр II, находившийся в то время в Вятке.

Окрыленный успехом, вятский мещанин Семен Иванович Бронников оставляет другие занятия и совершенствуется в выделке часов. В Вятке и Москве он экспонирует не только часы, но также искусно сделанные запонки, шкатулки, медальоны.

В 1867 году министерство внутренних дел, прослышав о диковинных часах, сделало заказ на две пары.

Уже через полтора месяца Бронниковы (с Семеном Ивановичем работают теперь два его сына — Николай и Михаил) отослали часы в Петербург.

Для создания механизма Бронниковы употребляют различные породы дерева: орех, жимолость, пальму, закаленный бамбук; футляр и корпус изготовляют из капа, циферблат украшают вставками из перламутра и кости. В «Памятной книжке Вятской губернии» за 1870 год о них пишут: «Часы большей частью работаются по заказам из разных концов России, и нередко заказы бывают дюжинами... Нужно удивляться искус­ству старика Бронникова и его двух сыновей, которые почти еще первобытным инструментом вытачивают с изяществом самые мельчайшие принадлежности часов, у них нет порядочного токарного станка...»

Эта запись как бы комментирует необыкновенное мастерство часовщиков, ведь их изделия не превышали в диаметре четырех сантиметров и стоили дороже золотых.

У Семена Ивановича Бронникова было семь сыновей. Благодаря своему искусству он смог дать им образование, некоторым даже университетское.

Наивысшим взлетом славы часовщиков Бронниковых была Всемирная выставка 1873 года в Вене. На ней показывали свое искусство уже Николай и Михаил,

унаследовавшие от отца высокое мастерство. Работали они иногда в четыре руки над одними часами, делали и порознь, о чем свидетельствуют надписи на внутренней стороне нижней крышки. К сожалению, не на каждых часах есть авторская подпись. Уже братья Бронниковы стали в некоторые механизмы для большей долговечности вставлять не пальмовую, как раньше, а металлическую пружину.

В некоторых публикациях о часовщиках Бронниковых авторы задаются вопросом: делались ли деревян­ные часы с самого начала из капа? Вопрос этот возник, по-видимому, по той причине, что упоминались деревянные часы всегда в отдельном списке от каповых изделий. Но вот в очерке о вятской кустарной промыш­ленности за 1890 год ясно говорится: «...с каповыми изделиями раньше соединялась выработка деревянных часов (Бронников), теперь остановленная».

За то, что кап использовался в деревянных часах как основной материал, говорит и тот факт, что из шести де­ревянных часов, хранящихся ныне в краеведческих му­зеях Кировской области, у пяти корпуса выточены из капа.

Некоторые мастера-каповщики, видимо, подражая Бронниковым, делали из капа футляры для серебряных часов.

Затухшее было производство деревянных часов вновь возрождается в 90-х годах.

Михаил Семенович Бронников выставляет карманные каповые часы на Нижегородской торгово-промышленной и художественной выставке 1896 года.

В это же время набирает силу еще один мастер из семьи знаменитых часовщиков — внук Семена Бронни­кова, сын Михаила — Николай. В 1902 году он экспонирует каповые часы на Всероссийской выставке в Пе­тербурге.

Три поколения Бронниковых создавали эти уникальные, не имеющие аналогов в мировом народном твор­честве изделия.

Причем каждый механизм, каждые часы были неповторимы.

Последний раз деревянное чудо вятских искусников демонстрировалось на Всемирной выставке в Монреале в 1967 году.

В наш электронный век деревянные карманные часы вятских мастеров заставили удивляться наших современников.

Сколько же сделали Бронниковы часов? Пока учте­но более тридцати: в Дрезденском физико-математическом салоне, в Оружейной палате Кремля, в Поли­техническом и Государственном Историческом музеях в Москве, в Русском музее, Эрмитаже и Музее этнографии народов СССР в Ленинграде, в областных краеведческих музеях, в том числе пять экземпляров на родине, в городе Кирове, в частных собраниях коллекционеров.

Одни из них — у страстного собирателя часов, народного артиста СССР С. В. Образцова — исправно идут, отсчитывая часы и минуты нового времени.

НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

В середине прошлого века в обзоре очередной Вятской выставки писалось: «Самая важная заслуга вятских мастеров в том, что они стали употреб­лять кап на мелкие поделки, как-то: табакерки, сигаретницы и т. п., которые по удивительной отчетливости исполнения и применения к ним деревянных шарнелов нисколько не уступают известным в этом роде шотландским изделиям».

К концу века в этом промысле уже работало более сорока человек. Центр его находился в Вятке, а ряд мастерских — в двух ближних волостях: Троицкой и Щербининской. «От них идет масса дешевых корешковых изделий». Кап, который встречается все реже, используют только на фанеровку и мелкие вещи.

«Большинство кустарей в этом промысле народ грамотный,— читаем мы в «Докладе губернской земской управы» за 1896 год,— на это обстоятельство много повлияли частые сношения с публикой, а также уча­стие на выставках. Живут они по сравнению с общей массой прочих кустарей значительно лучше».

Кроме уже упомянутых, в печати отмечаются Иван Афанасьевич Зубарев, Яков Семенович Першин, Иван Кузьмич Пушкарев, Иван Матвеевич Мамаев, братья Кушовы.

Кустари, «ежегодно странствуя со своим товаром по России, бывая часто в столицах,— отмечается там же,— всегда могут следить за изменениями в моде на товар». В перечнях каповых товаров появляются пресс-бювары, свадебные и карточные ящики, копилки, альбомы, мундштуки, письменные приборы, ящики для перчаток, игольницы и даже... портфели для папирос.

Продолжают выделывать, как это повелось исстари, курительные трубки. И здесь находятся непревзойден­ные мастера. Вот имя одного из них — Флор Сафоньевич Грухин. В 1890 году на Казанской выставке он показывает трубки из корешка «в виде льва, в виде головы и гладкие».

Делались вещи и уникальные, заказные, к сожале­нию, не дошедшие до нас. Так, описывая приезд в Вят­скую губернию министра путей сообщения князя М. И. Хилкова, журналист «Вятских губернских ведо­мостей» не удержал своего восхищения: «Хлеб-соль были поднесены на простом, но прекрасном каповом блюде местной работы. Солонка тоже каповая. На красивом фо­не блюда выделяется надпись, сделанная из вкрапленных кусочков белого дерева, славянскими буквами: «Город Вятка», «июнь 1898 г.». В середине между этими над­писями помещен герб города Вятки».

В прошлом веке каповое производство занимало зна­чительное место в кустарной промышленности края. Не количеством, но значимостью своего товара. На Всерос­сийской Нижегородской выставке в 1896 году благодаря каповым изделиям, читаем мы в «Докладе губернской земской управы», вятский отдел «в кустарном павиль­оне был первым от главного входа направо, т. е. зани­мал самое лучшее место... Число же экспонатов состав­ляло около 1/4 части общего числа. Все служило пред­метом внимания и удивления, заставляло удивляться посетителей и отдавать дань уважения уму, энергии и предприимчивости вятского кустаря».

Спрос на изделия вятских каповщиков растет. Но раз­витие промысла сдерживает нехватка сырья. Истощают­ся запасы каповой березы в вятских волостях и в сосед­них губерниях. На выручку приходит железная дорога, соединившая накануне нового века Вятку с Сибирской магистралью. Добытчиков капа паровоз увозит на Урал и дальше.

Расширилась территория поиска, увеличился приток капового сырья в Вятку, и промысел снова набирает си­лу. В 1909 году в нем занято уже 163 человека. По­скольку в основном производят более дешевые корешко­вые предметы, у мастеров пропадает охота колесить по Руси. Изделия свои они продают теперь через земский склад или (в основном) через скупщиков, имеющих хорошо поставленную связь даже с заграницей — Ан­глией, Францией, Германией.

Вятское земство выставляет каповые изделия на Меж­дународной выставке в Турине в 1910 году и получает золотую медаль.

Слава о вятском капе перешагивает границы, но мастер-каповщик попадает все в большую зависимость от скупщика. Так, в материалах очередной сессии зем­ского собрания за 1913 год говорится: «Промысел этот до последнего времени находился преимущественно в руках двух-трех скупщиков, и занято им было 2—3 сот­ни кустарей».

Скупщики добывали материал, распиливали его и заготовки раздавали кустарям. Таким образом, не имея свободного материала, мастер лишался главного — воз­можности творить.

Спрос был «настолько велик, что ни кустарный склад, ни скупщики не в состоянии удовлетворить его хотя бы наполовину». Спрос порождал гонку, и резко упало бывшее всегда высоким качество каповых изде­лий: «Сейчас отделка по своему качеству много ниже материала».

Обсуждая проблемы промысла, сессия приходит к решению: чтоб «кустарному складу занять подобающее место в жизни промысла», необходимо создать образцевую или учебную мастерскую для калевщиков, оборудо­вав ее станками и круглой ленточной пилой.

Но надвигающиеся революционные события оттеснили проблемы вятских каповщиков.

ПЕРВЫЕ АРТЕЛИ

В 1923 году на Всесоюзной сельскохозяйственной кустарно-промышленной выставке в Москве, где участвовали и мастера Вятской губернии, были отмечены наградами жюри «как выдающиеся промыслы» капокорешковые изделия и дымковская игрушка.

С капом работали в то время 200 человек, как указано в отчете о выставке, и они давали «экспортного това­ра на сумму сто тысяч рублей золотом в год с явной способностью к расширению, к кооперированию и ис­пользованию всего того, что несет в деревню промышленность и техника».

Новые социальные отношения приходят и в народные промыслы. Но процесс этот, как мы увидим, будет длительным и непростым. Психология столяра-каповщика не была к нему подготовлена. Живший всегда не­сколько привилегированно по сравнению с другими ремесленниками, каповщик привык работать в одиночку, обособленно.

К тому же ремесло свое он совмещал с крестьянским трудом. И хотя он понимал, что без механизации, без электроэнергии работать уже по сути невозможно, на объединение пошел не сразу.

Первая советская артель каповщиков возникла в Вятке, объединив в 1924 году 11 городских мастеров. Свое название — «Экспорт» — она получила не случайно: изделия вятских мастеров, как и прежде, пользова­лись за границей большим спросом.

Выло решено создать подобную артель, но уже объединив 100 мастеров, в городе Халтурине. Она получила звонкое название «МЮД», что означало «Международный юношеский день». Название оправдало себя: ра­ботать в артель пришла в основном молодежь.

Но помимо этих двух артелей оставалось еще много кустарей, работавших в одиночку по деревням, непода­леку от Вятки. Так, по обследованиям 1925 года вы­ясняется, что в 57 селениях проживали 285 каповщиков. Особенно много мастеров было в деревнях Пестовы, Першинцы, Пушкари, Чистяково, Лянгасы, Подозерье, Кушовы. Работали мастера-одиночки в Слободском и Иранском уездах.

А в целом по губернии каповое производство составляло к тому времени пятую часть механической обработки дерева.

И шестьдесят процентов всех изделий мастеров-каповщиков шло на экспорт, где основным покупателем была Англия.

Участвуют в это время наши мастера и в международ­ных выставках: в 1925 году — в Париже (золотая ме­даль), в 1927 году — в Милане.

В 1928 году артель «Экспорт» переезжает в деревню Ганино Щербининского сельсовета, в трех километрах от Вятки. Здесь, в этом старинном центре каповщиков, покупается дом и оборудуется механическая электрифицированная мастерская.

Артель объединяет мастеров, живущих в деревнях. И потому большинство из них продолжает совмещать крестьянский труд и ремесло. Работают, как и прежде, на дому, беря из мастерской заготовки или еще не распи­ленный материал.

В планах артели «Экспорт»— наладить производст­во настоящее.

В Ганине начинается строительство фабрики, здесь мечтают построить также общежитие, столовую, склады.

Но строительство, начавшееся без точных планов и расчетов, затягивается почти на три года.

Когда наконец фабрика была пущена, на работу явились только 120 человек, остальные из артели ушли на предприятия, в сельское хозяйство, на отхожие промыслы.

Выручает промысел в эти сложные годы «МЮД», где поначалу при ремесленно-кустарной школе налажи­вается обучение специальности столяра-каповщика, работают также профессиональные курсы. И потому ар­тель, пополняясь молодежью, неуклонно растет.

Но и здесь возникают свои проблемы. Годичная профтехшкола дает только знание основ дела. А работа каповщиков всегда считалась верхом столярного ма­стерства. В конце прошлого века в «Материалах по опи­санию промыслов Вятской губернии» отмечалось: «Пе­риод обучения по значительной сложности должен быть довольно продолжительным, года три-четыре и более. Для детей же столяра, с раннего возраста пригляды­вающихся к различным операциям труда, научиться этому промыслу не особенно трудно. Но доверяют им самостоятельную работу лишь в 18—20 лет». Так что вопрос о качестве продукции, особенно экспортной, был в артелях постоянным.

В 1935 году после совещания кустарей, специально созванного в Вятке, чтобы обсудить возникшие пробле­мы, «Вятская правда» писала: «Главная беда — почти исчез кустарь «искусник», который любил производить сложные изделия из корешка, любоваться ими, не жа­лея времени на выработку... На совещании кустари ука­зали на причины, которые побудили многих бросить свой промысел. Главная из них: погоня артелей за вы­работкой однообразного ассортимента (портсигары, ко­робки, пудреницы), невнимание к кустарю-надомнику, уравниловка в зарплате. Серьезная ставится задача — разбудить, поощрить инициативу кустарей, путем со­циалистического соревнования расширить творческую самодеятельность... Можно организовать бригады высо­коквалифицированных кустарей, которые явились бы школой высшего мастерства. Восстановить профтехшко­лу... пересмотреть расценки, премировать наиболее цен­ные изделия».

Все эти меры вскоре дали результат — вернулись к творческой работе опытные старые мастера. Создается экспериментальная мастерская крайпромсовета, где ра­ботает инструктором перенявший в свое время науку у родственника ганинский каповщик Василий Павло­вич Санников. Он конструирует новые модели — на­стольное бюро, дорожный дамский туалет, восстанавли­вает забытые — альбом для папирос, дорожную шахмат­ную доску. Очень ответственной работой Санникова было создание модели Мавзолея В. И. Ленина.

Почетом пользуется кустарь из Красногорского сельсовета, член артели «Экспорт», учитель-наставник молодежи Дмитрий Семенович Першин, создавший новинку — корешковые трельяжи.

Его односельчанин мастер-каповщик Александр Алексеевич Мамаев, чувствуя поддержку, задумывает и создает чернильный прибор с шестью тайниками и мно­жеством предметов, стоимость которого определяется в тысячу рублей.

Отмечается в эти годы творческая работа мастера из деревни Оверинцы Максима Яковлевича Першина, пе­ренявшего мастерство у своего отца.

Обновляется и ассортимент массовых изделий. Кроме шкатулок, портсигаров и пудрениц, налаживается вы­пуск необходимых по тому времени вещей: шахмат и домино, складных ручек и брошек, футляров для очков и печатей, чернильных приборов. Делаются и такие усложненные изделия, как двусторонний портсигар «Элегант» и многоэтажный портсигар, напоминающий по внешнему виду туго набитый портфель, который громко именуют «Амбар «Идеал».

Кустари артели «Экспорт» получают заказ на оформление одной из комнат экспозиции Кировской области на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве.

В 1936 году изделия лучших мастеров экспонируются на краевой и Всесоюзной сельскохозяйственных вы­ставках.

Творчество — основа этого своеобразного промысла — вновь получило права.

В кировском товариществе «Вторая пятилетка» нашлись энтузиасты, которые открыли новое направление в каповом промысле — резьбу и художественную инкрустацию на корешковых изделиях. Отличался здесь мастер А. В. Васнецов, украшавший капокорешковые изделия перламутром и цветной пластмассой, финифтью и резной костью.

Возрожденная слава вятских мастеров еще более утвердилась после участия их на международной вы­ставке в Париже в 1937 году.

Через год их изделия экспонировались на междуна­родной выставке в Нью-Йорке.

Продукция артелей по-прежнему идет за границу. Большим спросом она пользуется в нашей стране.

Только «Экспорт» выпускает предметы пятидесяти названий.

Мастера, окрыленные успехом на выставках, «колду­ют» над новыми изделиями.

К этому времени артели «Экспорт» и «МЮД» были

уже технически хорошо оборудованными механизированными предприятиями. Они планировали увеличить выработку вдвое, строить общежития, дома, школу ФЗО.

Но война рушит все планы. Основа коллективов — молодые мастера — уходят на фронт и в оборонную промышленность.

Новый этап развития капового искусства начинается после Великой Победы.

СТАНУТ ЛИ РОЩИ золотыми?

Меняется история капового промысла — он вырастает до механизированного предприятия. Но один вопрос остается во все времена главным — добыча сырья, добыча капа.

Вспомните некоторые факторы прошлого. Для первой мастерской Макаровых кап поставляли перекупщики. Затем, после открытия Ковязина, возник своеобразный корешковый бум, поднявший промысел на новую сту­пень. Но и он пошел на убыль,— запасы корешка в Вятской и близлежащих губерниях истощились за полвека. Сибирь поддерживает каповщиков в начале века, но поставляет в основном тоже корешок. С 1931 года его стали завозить также из Башкирии. Но там место­рождения капа обнаруживаются случайно.

В 1934 году энтузиаст народных промыслов, сам прекрасный столяр М. Н. Шатров в «Вятской правде» пишет: «Специальной заготовкой капа у нас до сего времени никто не занимается». В этой же статье он ставит вопрос о необходимости «изучить происхождение и возможность искусственных прививок этих наплывов».

Судьба промысла продолжает волновать не только Шатрова. Через четыре года он печатает в областной газете специальную инструкцию для поисков капа и корешка и сообщает, что в Челябинской области работает первая поисковая экспедиция аспиранта Ле­нинградской лесотехнической академии Н. О. Соколова.

Многие тысячи километров прошел ленинградский ученый в поисках каповых деревьев по Челябинской, Кировской, Курганской областям. Побывал он в Башки­рии и на юге Сибири, где обнаружил следы каповых промыслов двухсотлетней давности.

Делали там, писал Соколов, «тонкие, как бумага, ка­повые сосуды, вытачивая их один из другого, ложки, ру­жейные ложа, трубки».

С 1959 года изучением биологии капа и способов его выращивания начинает заниматься Алексей Владимиро­вич Козьмин, ныне кандидат сельскохозяйственных наук, старший научный сотрудник Центрального научно-исследовательского института лесной генетики. Снова тысячи пешеходных дорог, порой по самым трудно­доступным участкам тайги и болот, сотни проб, долгие часы за микроскопом. И все за счет личного времени: тема

эта не входила в план Кировского института лесной промышленности, где он тогда работал.

Так что же это такое, по исследованиям ученых,— кап?

За неповторимую красоту кап называют и лесным порфиром и деревянным малахитом. А каповую березу сравнивают с запасом золотой валюты.

Как же оно образуется, это березовое золото?

Долгое время считалось, что кап — это болезненный нарост на дереве и что возникает он от «зажима» почек внезапными и продолжительными весенними холодами, которые порой приходятся на вегетационный период. Этих спящих почек сначала немного, несколько штук, затем, через годы,— сотни, растущих вплотную друг к другу. Они-то и образуют неповторимую природную красоту капа — кружочки, сеточки, переходящие из светло-золотистых в коричневые тона.

Появление наростов связывают и с внешними повреждениями коры на месте одной из спящих почек, куда направляется избыточный приток соков.

Крона каповой березы начинается ниже, чем у обыч­ной. В результате наблюдений установили, что здоровье такого дерева лучше, чем у других, оно более жизнестой­ко в период весеннего половодья и частой смены температуры, более устойчиво на ветру. Предел прочности капа на шестьдесят процентов выше прочности древесины обычной березы.

И ученые пришли к выводу, что кап — явление биологически нормальное, защитное. Каповая береза — это ценнейшая разновидность русской пушистой березы, и образование капа на ней является естественно унасле­дованным процессом.

Последний вывод особенно ценен. Ведь береза — дерево быстрорастущее.

Значит, можно вырастить кап!

А. В. Козьмин стал первым сеятелем каповых берез. Вначале они были высажены в Подмосковье. По дальнейшим публикациям прослеживается, что двадцать процентов шестилетних березок имели колонии спящих почек. Идею и опыт ученого поддержали директор Кировского лесхоза М. Б. Вылегжанин и начальник областного управления по художественным промыслам В. П. Лямов.

В январе 1967 года на заснеженное поле Кировского лесхоза вышли люди. Снег разгребали полосами, семена высыпали на обнаженную землю, затем их присыпали снегом и закрывали еловыми ветками. Так начался необычный сев. Пятьдесят пять килограммов семян каповой березы, собранных в Башкирии, легли под снег. Весной поле зазеленело жданными всходами.

Три тысячи крошечных растений были высажены в Шабалинском и еще в ряде лесхозов области. Роща каповой березы была заложена и возле фабрики по выделке капокорня в селе Лопатовском, близ г. Кирова.

Энтузиаст создания рощ каповой березы А. В. Козьмин применял разные методы выращивания ценного сырья: посев, отводки, прививки и даже гибридизацию карельской и каповой берез. Прививки тоже дали положительный результат, но оказались более трудо­емким делом.

«Если 20 процентов березок станут каповыми — рощи будут золотыми!» — написал лесовод.

Так ученые, наши современники, помогли разгадать тайну капа. Но даже такое быстрорастущее дерево, как береза, растет все-таки намного медленнее человека. И потому получить результат работы ученых можно будет не раньше, чем через полвека. Станут ли рощи золотыми?

А пока шумят молодые березки на территории фабрики в селе Лопатовском. Как ни приглядывалась я к ним, не увидела спящих почек. Показалось, что обычные это березки. Но ученый написал мне в 1982 году из Воронежа, где он сейчас живет: «Березам в Лопатов­ском — 16 лет. И лишь на первый взгляд они обычные. На некоторых из них уже сейчас имеются молодые

капы — я их обследовал нынче летом». В Кировском лесхозе их ровесницы наслаивают каждый год золотые наплывы.

Пока же мастера каждое лето пакуют чемоданы — собираются в дорогу. Увозят их поезда по адресам, подсказанным учеными, и дальше — в Среднюю Азию, где водится в горах труднодоступный ореховый кап; на Дальний Восток — там есть запасы дубового капа, но очень уж он тверд, работая с ним, замаешься; в новоси­бирскую тайгу; в Приуралье и Башкирию за лучшим березовым капом.

Как-то не хочется верить, что совсем оскудели наши вятские леса. Возможно, что нет капокорешковых рощ, где можно вести заготовку крупно, в промышленных масштабах. Но край наш — край лесорубов. Ревут трелевочники на лесосеках, поют пилы, срезая, быть может, по незнанию тот же корешок в отходы...

Возвращаются из дальних странствий мастера, и к зиме во дворе фабрики вырастает гора причудливых корней и стволов. Пройдя за зиму через цеха, вернутся эти корни преображенными, как в русской сказке превращается чудище в добра молодца.

После этого отправляется кап снова в путешествие по всей стране, да еще в Венгрию, ГДР, Англию, Фран­цию, Италию...

Но чтобы закончить рассказ о загадке капа, еще небольшой эпизод, рассказанный старейшим калевщи­ком В. В. Злобиным: «Понадобился в Приказную избу — кировский музей народного творчества — кусок настоящего «игольчатого» капа для экспозиции. А у нас нет его. Привозим-то мы корешок и стволовый кап. А показать надо, с чего начинали наши предки промысел. И где, вы думаете, мы его нашли? Нет, не за тысячами километров. А у себя под боком — в Лопатовском! Почти напротив фабрики вырос он на одном огороде. Я мимо двадцать пять лет ходил, да не видел. А тут раз позвал нас хозяин и говорит: «Гляньте, что это на березовой ветке?» Береза старая, над ручьем. И на ней — настоящий кап! Наверное, ровесник наших дедов, а величиной всего сантиметров пятнадцать. Вот вам и каповая загадка!»

ПРЕВРАЩЕНИЯ КАПА

Покупая в прошлом веке наплыв капа, мастер не сразу принимался за работу. Вначале надо было выщелочить наплыв в горячей воде да пропа­рить как следует в чугуне с деревянными опилками, чтобы естественный краситель растворился. И тогда бледный срез капа явит замысловатый рисунок.

После этого капу нужно отлежаться на печи, про­сохнуть. А время сушки зависит от толщины наплыва да жара царицы русской избы.

И только через месяц-два кап будет готов к столярной работе. Вот тут-то, распиливая материал, увидит мастер: широк ли, толст ли слой капа, сколько пластин из него получится и что можно из них сделать.

Бывало, и опытные каповщики ошибались, покупая ценное сырье.

Прошли века. И хотя в целом технология обработки мало изменилась, но как далеко она ушла от той, печной!

Вот из причудливой, как в царстве Берендея, горы капового сырья выхватывает лебедка «корешок» весом около тонны, да такого объема, что и не обхватишь, и подает его на циркульную пилу. Опытные рабочие, определив места каповых гнезд, разрезают эту причудли­вую корягу на бруски. И самый верх наплывов, те самые сосочки, бугорочки, из которых иногда мелочь делали — запонки, игольницы, но чаще все же в печь кидали, сейчас аккуратно срезают и складывают в отдельный ящик — они тоже идут в дело.

Все остальное отправляется на дрова. Вот так идет в подготовительном цехе сортировка.

Затем партия каповых брусков загружается в боль­шой паровой котел. Дня три (смотря какой пар) пропаривается древесина. Теперь за нею смотрит лабо­рант. Определив готовность запарки, бруски перемещают в сушильную камеру — не меньше как на 30 дней. И уже после лабораторного анализа готовый материал идет в столярку.

Здесь тоже властвуют механизмы: бруски режутся на пластины, а из них, в зависимости от площади рисунка, кроят заготовки будущих портсигаров, всевозможных шкатулок, письменных приборов.

Теперь заготовки попадают в руки мастеров высокого класса — каповщиков. На столе-верстаке такого мастера много инструментов, несколько необычных. Здесь работа­ют уже не механизмы, а стародедовские рубанки, стамески, сверла, но только словно игрушечные, умень­шенные, как у ювелиров.

Над всем этим главенствует самый умный инструмент на свете — руки мастера. Можно долго сидеть, глядя на работу каповщика, удивляясь легкости и сноровистости, с какой склеиваются каповые дощечки, выбирается «лишняя» древесина, чтоб состыковались без сучка без задоринки те самые макаровские «шалнеры», которые сверлят тем же дедовским методом — стальной проволо­кой (бормашина, которую пытались применить, себя не оправдала). И вот уже зачищаются, подстругиваются края, врезается замочек, а то и музыкальный механизм. Капокорешковая шкатулка перед вами. Но только еще не живая, матовая, приглушенных тонов...

Отсюда, со стола мастера, она попадает в полиро­вочный цех. Надо сказать, что до этой поры шкатулкой занимались (не считая художника и технолога) только мужчины. Теперь она попадает в женские руки.

Посмотрит полировщица на шкатулку, и зацепится взглядом за незаметную, быть может, для нас щербинку. Зашпаклюет ее, посушит и покроет шеллачным лаком. Теперь шкатулка должна постоять, посохнуть. Затем ее снова возьмут с полки, покроют политурой, протрут

спиртом и опять поставят «на выдержку». И снова полируют, пока не станет дерево янтарным, чтобы каждая прожилка, каждый кружочек явились нам, заиграли, засветились, заворожили...

Вот сколько их перед нами — самых разных кон­струкций, форм, размеров. И как-то не верится, хотя только что прошел по цехам, что совсем недавно были эти отливающие теплым золотом вещицы корнем, матовыми дощечками. Как делает художник последний мазок кистью, так в этом цехе наша шкатулка переживает последние часы чудесного превращения.

Работают на фабрике два художника, есть экспери­ментальная лаборатория. Большинство изделий массово­го производства родом отсюда. Кроме изделий из капа (они составляют шестьдесят процентов плана), здесь делают шкатулки из ореха, бука, можжевельника, а также трубки, ложки, кухонные наборы.

Вот последняя модель, ранее в ассортименте не значившаяся — трость. На металлический стержень по­переменно надеваются полые цилиндрики, выточенные из капокорня и обыкновенной березы. Чередование полос темного и светлого дерева приятно для глаза, тем более что плотно подогнанные и уже зачищенные и отполиро­ванные вместе цилиндрики смотрятся как единое целое. Венчает трость гладкая корешковая или резная березовая ручка. Объясняя мне процесс выделки трости, мастер и сам радуется: красивой получается вещь.

А я мысленно переношусь в областную библиотеку, к многочисленным описаниям кустарных выставок прошлого века, где тоже значились «трости из березовых кружочков». Делали их мастера по капу, но кружочки, если судить по трости, хранящейся в фондах Кировского историко-архитектурного музея, были берестяными, лишь ручка — резная — из капа. Процесс работы описан, он полностью совпадает с современным. Лишь предназна­чение было иным: «...Трости эти... упруги, довольно полновесны и при ударе о тротуар издают металлический звук, внушающий достодолжное уважение собакам, которых по улицам городов Вятской губернии, как и во всем Сибирском краю, бездна» («Русский вестник», 1856 г.).

Сейчас тростью пользуются люди пожилые и по необходимости, не ради щегольства или обороны. И тем более важно, что получаются они удобными и красивыми, как прежде.

Надо сказать, что на каповые цилиндрики для трости расходуются не основные, а мелкие части сырья. Исстари закон бережливости царил в мастерских.

И сейчас ценное сырье стараются полностью пустить в дело.

Лет пятнадцать назад приехал работать на фабрику художник Н. И. Кудреватых и подивился: верхняя часть каповых наплывов — рельефная, в бугорочках, красивая по цвету и по форме — идет в отходы, то есть просто-напросто сжигается в сторожке. И принялся художник за дело. Поначалу рождались из отходов вещицы декоративные — рыбки причудливых форм, зве­рята, чудища. Поискав, попробовав работать с этим материалом всерьез, художник понял, что он прекрасно пойдет и на изготовление вещей бытовых. Так стали рождаться из причудливых наплывов необыкновенные подчасники, подсвечники, пепельницы, приборы для письменного стола.

Уехал художник с фабрики, а находки его привились. Теперь подставки под ручки, пепельницы, подсвечники, кулоны тоже заняли свое место в плане — спрос на них в магазинах не уменьшается. Здесь каждая вещь интересна своеобразием формы, которую продиктовало дерево.

И все-таки не этим, не утилизацией ценных отходов славен каповый промысел. Зародившийся в недрах столярного дела вятчан, он поднялся до высокого художественного ремесла благодаря виртуозности мастеров-краснодеревщиков, имевших тонкий вкус ху­дожника и мысль конструктора, изобретателя форм.

Подобно уральским камнерезам, вятские каповщики прежде всего стремились показать природную красоту материала. И секреты тайников, автоматически выдви­гающихся, сконструированных на деревянных соедине­ниях, были их постоянной заботой. Были и остаются. В 1958 году на международной выставке в Брюсселе изделия, представленные каповщиками, были удостоены золотой медали.

Не перевелись мастера. За создание оригинальных изделий, которые идут массовым тиражом, и таких, которые зовутся штучными, выпускаются лишь неболь­шими партиями и экспонируются на областных, союзных и международных выставках, присваивается таким столярам высокое звание мастера-художника. Но о них, об этих людях, особый рассказ, ведь с ними связана не только история современной фабрики, но история всего промысла, его корней.

КАПОВЫЕ ГНЕЗДА

Чтобы рассказать о сегодняшних ведущих мастерах, вернемся к суровым дням войны: оттуда идут корни их искусства.

Рабочие «Экспорта», те, кто был оставлен в тылу, стали работать на нужды фронта. Но горстка стариков-надомников, по возрасту не подлежащих уже мобилиза­ции, по-прежнему брала в руки привычные столярные инструменты.

Стране в то время был нужен, как никогда, экспортный товар: каповые изделия с охотой закупали американцы. Потому в мае 1943 года в центре Красногор­ского сельсовета — селе Лопатовском, что в пяти километрах от Ганина и в трех от города Кирова, была создана новая артель каповщиков.

В четвертый раз за полтора века сместился центр промысла. На этот раз его определили жившие в Лопа­товском и соседних деревнях старые мастера: Мамаевы,

Першины, Матанцевы, Пушкаревы, Кушовы. Возглавил артель один из опытнейших каповщиков Лопатовского, бывший член артели «Экспорт» Александр Алексеевич Мамаев. Человек творческий, разворотливый, общитель­ный.

В это время делались в основном для экспорта двух фасонов портсигары: «Идеал» — многосекционный портсигар-гармошка и двустворчатый, с выгнутыми стен­ками «Элегант». Более сложный, изысканный «Идеал», по-видимому, и определил название нового предприятия.

Жизнь промысла — в руках старейшин древнего ре­месла. Снова нет у них ни электропилы, ни станков. Ра­ботают стародедовским способом каждый у себя дома. Осталось от артели «Экспорт» наследство — вагон ка­покорня.

Работа работой, но мастеров заботит мысль и о буду­щем промысла, о наследниках.

С фронта приходят горькие вести: то один мастер пал смертью храбрых, то другой пропал без вести. А в их, большей частью многодетных, семьях растут без отцов мальчишки.

В первый же год работы артель снимает частный дом и открывает своеобразную учебную мастерскую. Человек двенадцать подростков из семей каповщиков приходят сюда постигать потомственное ремесло. Учителем к ним определяют Амоса Васильевича Матанцева.

Подросткам военной поры выпала особая доля. Рано кончились для них детство и школа. Началась взрослая жизнь и работа.

Старый мастер Амос Васильевич, глядя на них, худеньких и невысоких, придумал свой метод обучения, чтобы продлить им ребячью радость.

Поначалу стал учить делать детские игрушки: ма­ленькие шкафчики, кроватки, столы.

Чтоб привыкли к нехитрому, но и не очень простому столярному инструменту, чтобы появился навык и не отвратила от себя работа.

Когда были освоены все операции и можно было бы начинать приучать ребят работать с капом, случилось несчастье — умерли враз хозяева дома, заколотили дверь ребячьей мастерской.

Разошлись мальчишки по своим деревням. Каждый получил задание от артели и начал работать под опекунством или, как сейчас принято говорить, наставни­чеством одного из старых мастеров.

Около сорока лет минуло с той поры, когда взяли двенадцати-тринадцатилетние сыновья каповщиков в ру­ки инструмент ушедших на войну отцов. По-разному сложились их судьбы. Но лучшие ученики остались в Лопатовском, на современном предприятии,— те, кто создает славу капокорешковому промыслу сейчас, из того военного поколения.

Из одной или нескольких спящих почек начинает расти каповая наплывка. Порой от одного мастера на деревне получало распространение уникальное ремесло. Образовывались семейные гнезда вятских каповщиков. И великий поклон старикам-мастерам, что не дали пресечься традициям в разрушительные военные годы.

МАСТЕРА

В светлом и просторном зале современного цеха их верстаки почти рядом. Разговорчивый, с откры­тым добродушным лицом Вениамин Николаевич Мамаев и неторопливый и немногословный Герман Петрович Першин. При всей разности их характеров и внешней непохожести, поразительно много общего в судьбе этих людей. В. Н. Мамаев:

«Династия» наша пошла от прадеда Ивана Матвеевича. Дед мой Иван Иванович Мамаев и отец Николай Иванович тоже были каповщиками, жили здесь, в Лопа­товском, а работали в «Экспорте». Деда особенно ценили. В 30-е годы его с Алексеем Яковлевичем Першиным командировали в Караганду, где, видимо, был обнаружен капокорень и предполагалось открыть производство. Позднее дед потерял зрение. Отец погиб на фронте на второй год войны. Дорогой памятью о деде и отце осталась вот эта старинная дрель, незаменимая до сих пор.

Основатель лопатовской артели Александр Алексе­евич Мамаев был двоюродным братом деда. Он-то и привел меня в учебную мастерскую. Было мне тогда четырнадцать лет. В семье, кроме меня, было еще три сестренки. Когда мастерскую закрыли, то определили меня к Ивану Дмитриевичу Матанцеву. Целый год он еще учил меня делать портсигары из капокорня.

С тех пор вся моя жизнь связана с этим производ­ством. Была лишь единственная «отлучка», когда служил в армии. Здесь же трудится одна из моих сестер, сюда пришла работать жена, Лидия Николаевна».

Г. П. Першин: «Родом я из деревни Оверинцы — это первая по тракту от села деревня. Жили в ней в основном семьи по фамилии Першины, и многие из них занимались капом.

Я из семьи потомственных каповщиков. Знатным мастером был еще прадед Яков Семенович Першин, ему не уступали и два сына Алексей и Максим. Алексей Яковлевич и был моим дедом. У него перенял ремесло отец Петр Алексеевич, пропавший без вести на полях войны.

Нас осталось пять братьев. Дед был еще жив, но стар, и научил столярничать только старшего из нас, Алексея.

Он выбрал себе потом другую профессию, работает тоже на нашей фабрике, но электриком. Здесь же и второй брат, Александр — токарь по дереву. А по капу пошел я один.

Вот рядом с моим еще два верстака. За ними — тоже уроженцы нашей деревни. Только что окончивший школу Юра Першин пришел работать за верстак отца Петра Андреевича. А за другим — Николай Михайлович Першин. Вот с ним-то я и бегал в 1944 году к Дмитрию Семеновичу Першину, когда после закрытия мастерской его определили доучиваться к известному мастеру.

Там, за верстаком Дмитрия Семеновича, я начал постигать дедовскую науку.

А в школе, как и Вениамину Николаевичу, мне при­шлось учиться всего пять зим.

Тогда же, в 1944 году, двенадцатилетним я и был зачислен на работу в артель «Идеал». Как-то, уже после армии, была попытка поискать счастье на стороне: пошел работать на стройку. Но хватило меня лишь на несколько месяцев — затосковал по дереву, по верстаку. И рад, что вовремя вернулся назад.

Как и у Вениамина Николаевича, всегда со мной на работе дедовская ручная дрель и вот этот отцовский молоток. Побитый весь, можно было много раз уже сменить, да не могу, словно приросла к нему рука.

И я прирос к промыслу. Из Оверинцев уже давно переехал в Лопатовское, прямо за фабрикой у нас есть улица Идеальная, на ней я и поставил свой дом».

Если говорить о судьбе современного предприятия по обработке капокорня, о жизни его, о том, как из малень­кой артели он вырос в настоящую фабрику, то надо говорить и о жизни Василия Васильевича Злобина. На северо-запад от села, через поле, тропинка приведет вас в деревеньку Зуевскую. Добротные дома, вековые деревья вдоль единственной улицы. Поет петух, вскочив на домотканые дорожки, развешанные для про­сушки на палисадник. Из окон — а деревенька ни воз­вышенности — как на ладони город, который с каждым годом все ближе и ближе.

Два дома в деревне — братьев Злобиных, Василия и Александра. Младший, Владимир, живет теперь в Лопатовском. Каждое утро начинают свой день братья Злобины на фабрике.

Род их по материнской линии уходит корнями к Мамаевым. Но первотолчок к освоению профессии, основы ее дал отец Василий Александрович. Как все жители пригородных вятских деревень, он — только убран в закрома урожай — спешил взять в руки рубанок. И когда вышел Василию Александровичу срок идти на пенсию, оказались у него два трудовых стажа: колхозный

и рабочий — от мебельной Садаковской фабрики, где он трудился надомником.

Потому в этой работящей семье первыми игрушками для сыновей становились кудрявые стружки у верстака. А к десяти годам знали они, как надо правильно доску выстрогать. В шестнадцать старший, Василий, начал уже работать на мебельной фабрике.

В 1940 году молодой красноармеец Василий Злобин ехал через всю страну в Хабаровск на армейскую службу, а через год — обратно на запад, уже мимо дома, на фронт. Полгода боев (он служил в противотанковой артилле­рии) и семь месяцев госпиталя после тяжелого ранения в грудь. Осенью сорок второго Василий постучался в родную дверь. Был ему тогда двадцать один год. Под отцовской крышей пришел в себя и до окончания войны работал на оборонном заводе.

В. В. Злобин: «В артель «Идеал» пришел я работать в 1945 году. Никакой механизации, работали по домам, дедовским методом. Да и кто работал? Старики, кое-кто вернулся с фронта да еще мальчишки. Делали в основном портсигары и рамки для фотографий: тогда они в ходу были — у всех на виду висели фронтовые карточки.

Наступило мирное время, и начали постепенно обживаться. Сняли для артели частный дом, где организовали столярку. Так что все начиналось с нуля. Первую машину — полуторку собрали почти что из утиля. В пятидесятом году начали строительство своего предприятия. Своими силами построили будочку для инструментов, сушилку для корня. До этого в бане у Коли Васина парили и сушили корень, а пилить его возили в Ганино, в бывшую артель. И потому было большой радостью, когда установили трансформатор и пустили механический цех. К этому времени те самые мальчишки уже сходили в армию и вернулись на производство.

Позже, когда уже обжились, начали строить совре­менное двухэтажное здание, которое объединило все цеха».

РАДОСТИ И ЗАБОТЫ

За сорок лет маленькая артель надомников выросла в современную технически оборудованную фаб­рику, на которой трудятся более двухсот рабочих. Правда, свое громкое название «Идеал» она передала головному предприятию — Кировской фабрике художественных изделий, а сама скромно именуется сейчас Лопатовским филиалом этой фабрики.

Совершенствовалась технология, менялся ассорти­мент — мода, стиль времени, как и прежде, непременно отражается на изделиях. Неизменными оставались лишь сам материал — капокорень да основные мастера. Они помогали фабрике строиться, ездили, когда была острая необходимость, заготовлять кап, учили своему ремеслу молодых рабочих, не забывая о главном — выполнении плановых заданий.

А Василий Васильевич Злобин, авторитетный старейшина каповщиков, человек энергичный и общительный, случалось, заменял недолговечных руководителей, помо­гал молодым художникам освоить новый для них материал, руководил экспериментальной лабораторией. В 1971 году к его воинским наградам прибавился орден Трудового Красного Знамени. В последующие годы все три мастера были награждены орденами «Знак Почета». В 1981 году Василий Васильевич был удостоен ордена Ленина. Не только за добросовестный труд, обще­ственную работу, но и за творчество.

«Во время войны, конечно же, не до сложных вещей было,— рассказывает Василий Васильевич.— В детстве я видел у дедушки Ивана Ивановича Мамаева шкатулки с секретом, но они остались в памяти лишь как воспоми­нание. А в артели первую такую шкатулку я увидел уже после войны, когда ее сделал демобилизованный с фронта по ранению Иван Андреевич Самылов.Он принес ее на склад к Александру Алексеевичу Мамаеву. Я посмотрел: ну и вещь! Боюсь и задеть... «Хороша? — спрашивает Мамаев.— Давай делай!» А Самылов подзадоривает: «Рановато ему еще!» — «Ничего, сделаешь! Две штуки сразу делай — у тебя выйдет».

Я и решил попробовать. Обмерил и зарисовал всю шкатулку до миллиметра. Целый месяц я делал эти две шкатулки. Корешок на фанерки пилил вручную, тогда еще продолжали фанеровать шкатулки. Хорошо, что давала советы мать: она в детстве помогала отцу и знала весь процесс работы с капом.

Все равно получились мои шкатулки не такие, как еамыловские. Но Александр Алексеевич похвалил и дал еще задание. Так я и начал работать над сложными из­делиями».

Сейчас трудно подсчитать, сколько же за эти годы сделал мастер шкатулок с тайниками, папиросниц, письменных приборов, сколько сконструировал вещей для массового производства. Лучшие, оригинальные экспонировались на областных, республиканских, союз­ных выставках. Как память о них, хранит он дипломы, грамоты, медали ВДНХ. Не раз приходилось мастеру делать оригинальные шахматы для подарков руководите­лям государств, членам правительств, знаменитым военачальникам.

С 1956 года, вскоре после возвращения из армии, стали непременными участниками выставок В. Н. Ма­маев и Г. П. Першин.

За высокохудожественные изделия на Всемирной выставке 1958 года в Брюсселе старинный вятский промысел наградили Большой Золотой медалью, вы­ставленной нынче для обозрения в Приказной избе рядом с уникальными каповыми изделиями родоначальников этого ремесла.

Трем лучшим каповщикам, о которых я веду рассказ, поднявшимся к вершинам столярного искусства, коим владели их деды, присвоено звание «Мастер-художник высшего класса». Этот факт — еще одно свидетельство того, что кировское капокорешковое производство, подоб­но дымковской глиняной игрушке, занимает достойное место в народном искусстве России.

Награды, звания, выставки, почет и уважение...

Побывав поначалу в своеобразном музее — ассортиментной комнате на головном предприятии — кировской фабрике «Идеал», я увидела не только «массовку», но и уникальные изделия этих мастеров.

Здесь хранятся шкатулки самых разных форм, с музыкой, с пятью, семью и даже — многогранные — с восемью секретами. Точеная из корешка посуда, чашки, ложки. Изысканные портсигары и автоматические сига­ретницы. Настенная тарелка, окаймленная рельефной верхней частью наплыва корня, и такой же поднос. Я любовалась тщательно подобранным по цвету и рисунку материалом, изысканностью форм, восхищалась выдумкой, завидовала вкусу мастеров, присутствию той самой интуитивной меры, которая всегда отличает истинно художественное произведение. И потому мне очень хотелось посидеть рядом с мастерами, понаблю­дать, как они создают эту красоту.

Как у всех столяров, на верстаках мастеров-художников высшего класса стояли стопки «тиража» — шкатулок из ореха. Они делали план. Это их основная работа.

И все же мне повезло. Напросившись в гости к Герману Петровичу, я увидела его новые, «теплень­кие», еще никому не показанные работы. Пока я разгля­дывала шкатулку темного корня, инкрустированную квадратиками светлого дерева, с четырьмя тайниками, причем один из них сконструирован оригинально, выталкивается вверх и только после этого открывается, как пенал,— хозяин хлопотал над чем-то в соседней комнате. Его молодая невестка рассказывала мне, что Герман Петрович работает в основном вечерами, когда уже все ложатся спать, на кухне, за обеденным столом. Прервался наш разговор восхищенным молчанием.

Герман Петрович поставил посреди комнаты вещь неожиданную — капокорешковый столик. Небольшой размер, изящная форма, тщательно подобранный цвет дерева — все здесь было в меру, дополняло одно другое как части единого целого. Овальная, из темных каповых пластин, красиво подобранных по рисунку, столешница окаймлена, как та настенная тарелка в музее, рельефным наружным слоем капокорня, который глядится как замысловатая резьба. Точеные из более светлого корня, словно гнутые ножки соединяются внизу фигурно выточенной перекладиной из золотистой жимолости.

Автор выдвинул и задвинул обратно искусно спря­танный в рельефе ящичек, провел рукой по столешнице, словно погладил малого ребенка, и сел в сторону. И я почувствовала, что он еще не остыл, не отошел от творческого волнения, и ему страшновато услышать пер­вую оценку за этот тайный полуночный труд.

Год назад, когда на художественном совете говорили о новой работе Германа Петровича — точеной чаше, кто-то к слову обронил: для нее бы и столик такой... И вот запала эта мысль мастеру, все чаще возвращался он к ней, чертил-рисовал столик на бумаге, точил, резал по капокорню. Поначалу сделал столешницу, фанерован­ную. Напилили фанеру из капокорня, но, плохо пропа­ренная, она оказалась бледной, со слабым ри­сунком. Подумалось, что спасет инкрустация — сидел, вклеивал геометрические фигурки из других пород дерева. Но все равно не шла, не играла столешница — главная, самая видовая часть стола.

Решил делать новую. Подобрал капокорень темный, сам пилил так, чтобы состыковался рисунок на пласти­нах, а вокруг овала пустил светлую обводку. И снова что-то мешало. Понял — светлая полоса ни к чему. Убрал ее и дополнил столешницу естественным, с мелкими бугорочками, верхним слоем капового нароста. При­шлось поискать, не раз переделать и перекладинку. И вот теперь все встало на место.

Сколько дней и вечеров просидел над этой работой мастер, сейчас и не сосчитать. И невольно заболела моя душа от мысли, что, быть может, суждено, как и многим другим изделиям, рожденным вот так в творческих муках, стоять этому столику в лучшем случае в музее, в единственном экземпляре...

Вениамин Николаевич Мамаев, рассказывая об отце, заметил: «Это надо было видеть, как они любили и ценили материал. Если уж он задумает хорошую вещь сделать, то принесет корешок домой и пилкой ручной полукругом по горбушечке его пилит. Ведь в наплыве самый верхний слой наиболее красивый по рисунку, и такой спил не нарушает текстуру, да и площадь капа от этого выигрывает. У нас же механизация не позволяет так работать, срезается как раз горбушечка на поделки. Случается, и основную часть распилят не вдоль рисунка, а поперек. Тогда вместо переплетений одни стрелы видны. А работать, как отец, нам уже нельзя. Он, бывало, за день всего две фанерки спилит — кап тверд и пилить вручную его очень трудно. Где же у нас время?»

Говорили мастера и о нерадивом отношении к сырью. Везут его за тысячи километров и не всегда отличного качества — приходится иной раз брать из тех мест, где уже побывали когда-то заготовители, и потому остался кап не самый лучший. Наконец, доставленный в Лопатовское, он сваливается под открытым небом, где его полощут дожди, обдувают ветра, заваливают снега. Как известно, даже камень под таким природным воздействи­ем не выдерживает и разрушается. А капокорень — все же дерево...

Принесли мастерам реставрировать шкатулку — капокорешковую, небольшую, без секретов, но приятных для руки и глаза пропорций, с чуть заметным «козырьком» на крышке, чтобы проще было ее открывать. И еще что-то было в этой старой, попорченной небрежным хранением вещи. «Толщина стенок» — сразу сориентировали меня мастера. Действительно, стенки этой шкатулки при сравнении с современными оказались тоньше на треть. И потому была она легче и даже на глаз изящнее. И вспомнилось, как бережно использовали ценное сырье не только в прошлом, но и в нынешнем веке — хорошим капом лишь фанеровали вещь, да и корешок попусту не тратили.

Отчего же сейчас, когда проблема капового сырья стоит остро, как всегда, мы так расточительны? Ответ был прост — «виноваты» все те же деревянные шарниры. Работа с ними на тонких стенках сложнее и занимает гораздо больше времени. Чтобы повысить производительность, оказалось проще «нарастить» стенки. Но правомерно ли такое решение?

Уже в прошлом веке думали каповщики, как обучать молодежь своему ремеслу, и не простым казалось это дело. Эта же проблема волновала первые советские артели. Волнует она и современный промысел. После той мастерской военной поры было организовано обучение подростков в техническом училище, но далеко от фабрики — в Слободском. Из выпускников училища на фабрике сейчас нет ни одного. Уже тогда, когда было построено современное каменное здание и цеха переехали из «деревяшек», в старых цехах два года существовал своеобразный учебный класс. Но и этот, организованный под боком, выпуск не оправдал себя. Ребята ушли в армию, и вернулся на производство лишь один паренек.

Восторжествовал старый метод — индивидуальное обучение у опытных мастеров. Полгода ученичества, и столяр начинает работать самостоятельно. Для ре­месла, когда заготовки поступают на верстак и нужно уметь лишь собрать их, этого, может быть, и достаточно. Для творчества, для подхода к нему, как и в старину, нужны годы, точный глаз, верная рука и мысль конструктора-художника. Необходимо уметь делать все самому: от чертежа и распила капа до последней полировки готового произведения. Не настолько проста, как кажется на первый взгляд, эта древняя профессия. И прекрасными учителями-наставниками для особо одаренной молодежи могли бы стать прославленные мастера.

...Вьюжным февральским вечером в деревянном клубе фабрики проходил праздник рабочих династий. Торжественно звучали фамилии — Мамаевы, Першины, Злобины.

На сцену поднялись все три прославленных мастера, а также лучшие полировщицы фабрики. Давно породнились, переплелись ветвями их семьи, и теперь все они, как одна большая родня.

А мне невольно вспоминалось, что еще недавно, десятилетие назад, на фабрике звучали и другие фамилий каповщиков, известные еще с прошлого века: Кушовы, Грухины, Пушкаревы... И невольно вкралась тревога. Садятся по утрам в рейсовый автобус, что идет в город, лопатовские парни, едут они на заводы, на стройки. Уезжают работать в город и сыновья каповщи­ков.

А фабрика будет расти, строиться, набирать мощь. Спрос на ее продукцию — шкатулки, папиросницы из янтарного капа не уменьшается. Они не залеживаются на прилавках наших магазинов, их с удовольствием закупа­ют, как и прежде, многие страны мира.

Немало еще проблем предстоит решить старинному промыслу, И потому понятна озабоченность потомственных каповщиков. Их родословное древо, корнями из прошлого века, несмотря на все ветры и бури, выстояло и за столетие вознесло ствол к небу, давая жизнь новым ветвям. Так же, как им, мне верится, что ветвиться ему дальше и давать начало новым росткам вокруг, возле себя, чтоб вскормила их щедрая на таланты вятская земля.

Надежда Перминова

1984